Встреча началась прямо с порога, с такого вот «предисловия»: «Ухожу из дома, жена спрашивает: что с тобой, весь светишься… Говорю: иду на свидание с женщиной, в которую влюблён много-много лет. Иду, волнуюсь как мальчишка».
Пахмутова смеётся. А Николай Николаевич Добронравов разводит руками: вот так всегда — при мне, живом муже, все ей объясняются в любви…
Беседу я начал без раскачки:
— Александра Николаевна. Николай Николаевич, в вашей песне «Надежда», которая живёт с нами, не увядая, вот уж много лет, есть строки: «Чтоб от жизни получать радости скупые телеграммы». Какой надеждой вы живёте сегодня? Какие радости у вас в нынешней жизни, тлеющей на руинах великой страны?
Не сразу отвечают. То ли обдумывая ответ, то ли уступая друг другу первое слово.
Начинает Пахмутова:
— Наверное, у каждого, как бы ни была горька судьба Родины, есть свои добрые радости… У нас хорошая семья. Значит, в радость многое из того, как живём, как работаем. Ну а большая, великая радость, главная надежда — это, не сочтите за банальность, наши люди. Вот смотрю телевизор — события одно страшнее другого, схватки политиков… А мне бы хотелось узнать другое: человек вырастил и собрал хороший урожай, человек что-то изобрёл, человек, который — ну не знаю — спас другого человека… Мне это интересней, чем противоборства каких-то абстрактных партий. Просыпаешься утром — в булочной есть хлеб, ходят троллейбусы, в доме тепло… Кто за этим стоит? Люди. Да, жалуются, да, плачут, но они не могут не работать, подчас даже не зная, скажут им спасибо или нет. Понимаете?..
Мы много ездили и продолжаем ездить по городам и сёлам России… Встречаемся с чудесными людьми, которые живут порядочно, без лжи и обмана, без ненависти, заполонивших телеэкран и прессу. Не скажу, как в других странах, но мне кажется, что таких людей… такие люди только в нашей стране! Я не могу это объяснить, но я это знаю. Они дают нам силу, веру, оптимизм, надежду, радость…
В разговор вступает Добронравов:
— В последнее время писем приходит меньше: почта стала дорогая… А в письмах — всё больше печаль. Вот одно из писем — Александра Николаевна хранит его: «И спасибо вам, что вы в это страшное время не бросили нас, не уехали за кордон. Спасибо, что остались с нами». Из письма рождается стих. И песня. Горькая песня…
Вот пришло письмо издалека, Мы — изгои в собственной стране. Слышен звон чужих монастырей. Мы ещё от жизни не ушли. |
— Были ли вы, — спрашиваю, — на встрече творческой интеллигенции с президентом России Борисом Ельциным?
— Нет. Эти встречи назначаются внезапно! А мы в это время были гостями, участниками песенного фестиваля «Нижегородская карусель» в Горьком, в Нижнем Новгороде…
— А если б были в Москве и получили приглашение?
— Ну, наверное, надо было бы идти, если приглашают?.. — говорит Александра Николаевна, будто спрашивая. — Хотя не буду скрывать, не хотелось бы…
Николай Николаевич не согласен с ней:
— Что значит не хотелось бы… Послушать мысли президента об искусстве, о литературе…
— Судя по нашей прессе, на этой встрече разговор меньше всего шёл об искусстве.
— Тогда зачем приглашать?
— А зачем Хрущёв приглашал?
Александра Николаевна обращается ко мне:
— Двадцать лет назад я встречалась с человеком, который знал, зачем приглашал. Пётр Миронович Машеров. Это было в дни фестиваля песни в Минске. Никогда не забуду этой встречи. Три часа беседы пролетели как минута, такой интересный разговор был — о жизни, об искусстве. О Хатынском мемориале. О массовой песне. О песнях-однодневках. О поэзии… Человек необычайно высокого духовного мира!
Пахмутова помолчала, как бы вспоминая ещё что-то.
— Под конец беседы Пётр Миронович спросил: «Скажите, вы когда-нибудь бывали в Беловежской пуще?» Говорю: нет. «Я вас очень прошу: поезжайте в Беловежье. Удивительный край, удивительные люди». И мы поехали… Нам показали всё, что могли показать! Потому и родилась песня «Беловежская пуща», а потом и «Белоруссия». Мы были в Хатыни, мы были в Бресте… Зачем приглашал Хрущёв, зачем приглашал Ельцин, я не знаю. Может, это большая политика, мне трудно сказать…
— Сегодня мы наблюдаем бегство многих представителей творческой интеллигенции в политику. Согласитесь, для художника это — смерти подобно?..
— Бегство в политику? — переспрашивает Пахмутова. — Не одобряю. Музыка, поэзия — неисчерпаемая глубина, и чтоб постичь её, будь ты даже гением, невозможно без каждодневной изнурительной работы. Я знаю: в музыке — ну как в балете, может, даже больше — нужен постоянный душевный, мозговой тренинг. Скажем, оторвусь я от каких-то общественных дел, сажусь за рояль — соображаю уже со скрипом… Шостакович, как он сам говорил, умел работать даже в самолёте! И потом: неужели наше дело такое неинтересное, что его нужно разбавлять другой деятельностью, заниматься политикой? Предначертание художника — вливать жизнь, радость и боль народную в свои сочинения. К тому же нам не нужно декларировать с трибуны свои взгляды и свою любовь — это всё в наших сочинениях. А уходить в политику… Да и не политика это вовсе, а политиканство, митинговщина. Верно вы сказали: уход художника в этот род занятий — смерти подобно.
— Академик Андрей Дмитриевич Сахаров называл большой опасностью для свободы личности и смысла жизни оболванивание человека «массовой культурой». Сегодня эта опасность очевидна, она замордовала молодёжь. Валом валят на эти концерты…
— Ну, слава Богу, «валят» уже потише, — отвечает Добронравов. — Сейчас даже на самых модных группах — полупустые залы. Игорь Михайлович Лученок недавно был в Польше на фестивале «Белостокские мальвы». Аншлаги — на хорошие мелодии, песни хорошие. Да и не вся молодёжь торгует на Арбате. Есть думающие, работящие, прекрасные молодые люди. Им очень трудно. Их пытаются моделировать. Им навязывают… Тоже политика! Только вот в чьих интересах?
— Это духовный геноцид, — волнуется Пахмутова. — На «Останкино» симфония Моцарта рекламирует обувь, какие-то корма рекламируются на Кремлёвских курантах. А Кремлёвские куранты весь мир слушал с волнением: выдержат русские или нужно «второй фронт» открывать? Всё делается для того, чтобы люди перестали чувствовать себя людьми. Оболванивание… Коммерциализация… Если у вас много денег, покупайте радиоволну и делайте на ней что хотите.
Заволновался и Добронравов:
— Измывательство над Бетховеном, Чайковским, Глинкой — всё подаётся под картинки шампуня, мыла… Раньше с беседами о классической музыке выступали Светланов, Щедрин, другие наши славные музыканты. Сейчас это напрочь изъято! Чем же виноваты Бах, Бетховен, Моцарт, что они оказались невостребованными нашим обществом! Нужен, очень нужен серьёзный разговор о серьёзной музыке. Я уж не говорю о песне — это наша боль…
— Хотят заставить людей забыть семьдесят лет истории? Плохой ли, хорошей — но нашей. Сделать это невозможно, ибо человек не станок — взял и отключил. И песня — она ведь живая, понимаете?.. Вы её послушайте — боже мой, вам станет больно. Не слышно патриотических песен — что это? Развал армии… Это преступление. Да, это духовный геноцид!
— Александра Николаевна, при вашем высочайшем профессионализме вам не составило бы труда, следуя моде, выдать на-гора трёхаккордные песенки. Это — и слава (которой вам в общем-то не занимать), и деньги немалые (которых у вас, думаю, не очень густо). Что останавливает?
— Ну, наверное, совесть. Не позволяет: нельзя! Да и всех денег не заработаешь. А славы?.. Худой славы не хочу.
— Спасибо. И вот такой ещё вопрос. Когда-то Радищев сказал: «Музыка — звук, с мыслью сопряжённый». Мы можем без опаски ошибиться отнести это определение к вашим стихам, к вашей музыке. Я помню, как Анна Герман из вашей «Надежды», Муслим Магомаев из «Мелодии» лепили маленький спектакль. Скажите, кто, на ваш взгляд, из нынешних молодых певцов может вот так же?..
— Муслим в отличной форме! — восклицает Добронравов. — Интересно, с верностью своей теме работает Иосиф Кобзон…
— Я говорю — из молодых певцов…
— Очень интересный молодой человек, который работает целеустремлённо, как работал только молодой Кобзон, — говорит Александра Николаевна, — это вот Юлиан. Слышали «Русский вальс»?
— Да, на «Славянском базаре» в Витебске.
— Он нестандартен по нынешним временам, в грязной майке на сцену не выйдет, несёт благородный образ… Первой песней, которой покорил своего профессора в театральном институте, был наш «Старый клён». На международном конкурсе в Москве он получил Гран-при.
— Юлиан пришёл к нам в прошлом году за месяц до Дня Победы: «Пожалуйста, дайте мне вашу песню „Ты моя надежда, Ты моя отрада“. Можно, я её запишу?» А 9 мая спел на Манежной площади.
— В том же году у меня был творческий вечер небольшой, так мы чуть не поссорились, он просто «достал» своей настойчивостью… Знаете, что задумал спеть? «Песню о тревожной молодости» — из тех, советских… И спел прямо-таки потрясающе! В этом его исполнении — новое время, новый человек. «Пускай нам с тобой обоим беда грозит за бедою…»
— «Жила бы страна родная…»
— В нашем окружении никто так целеустремлённо не работает. Юлиану двадцать лет. Я думаю, у него хорошее будущее.
— Александра Николаевна, вы ученица Виссариона Шебалина. Почему так редко обращаетесь к сочинениям крупных форм, инструментальной музыке? Или — вы пишете, а мы их не слышим?
— Спасибо за такой вопрос… Могу назвать некоторые свои сочинения: Концерт для трубы с оркестром, Русская сюита, увертюра «Юность», кантаты, музыка к фильмам… То есть музыка разных жанров. Но… Вот мы с вами сейчас беседуем, и я вам, надеюсь, интересна, потому что вы знаете мои песни. А писала бы я только квартеты, концерты, может быть, мы и не встретились бы. Песня — жанр особый в этом смысле. Встречи, поездки, концерты, диспуты — всё связано с ней. И при этом сидеть в тиши и писать симфонию… Сочетать это всё — просто физически очень трудно. Наш быт сегодня ничем не отличается от быта всех нормальных людей. То есть он не устроен никак. Поэтому — нет сил, чтобы браться за всё.
— Я перебью, — говорит Добронравов. — За рубежом сейчас исполняют много русской музыки, в том числе и музыки Александры Николаевны. Только в этом сезоне в Соединённых Штатах Америки несколько раз звучал её Концерт для трубы с оркестром, филармонический оркестр в Сан-Франциско сыграл Русскую сюиту. Прислали запись. Великолепное исполнение!
— Я сейчас пишу цикл пьес для трубы с фортепьяно по просьбе, по предложению нашего гениальнейшего трубача Тимофея Александровича Докшицера. Очень горда его вниманием.
— На вечере дружбы в Минском Доме офицеров я впервые услышал вашу песню «Испанский мотив», посвящённую сыну Долорес Ибаррури Рубену — лётчику, Герою Советского Союза, погибшему в небе над Сталинградом. Когда она была написана?
— Это было во время работы с Юрием Озеровым над фильмом «Сталинград». Прежде я писала музыку к его картине «Битва за Москву», он пригласил поработать и над «Сталинградом». Но так уж получилось — перестала там работать и вместо меня пришёл композитор Юрий Левитин. Но начало было сделано, песня написана. Она звучит в эпизоде, когда Рубен уходит на фронт и прощается со своими друзьями на вечеринке.
— Сейчас с эстрады чаще всего звучат песни, которые люди только слушают. Песни Пахмутовой и Добронравова мы и слушаем, и сами с удовольствием поём. Причём поём многие годы. «Геологи» — одна из самых первых ваших песен — частая гостья у молодёжных костров и сегодня… Это — знак величайшего качества. И вопрос мой чисто «технический». Николай Николаевич пишет стих, предлагает его вам, Александра Николаевна. Бывает, что вы отказываетесь писать на него музыку? Или — да убоится жена мужа?.. При рождении песни бывает — схватываетесь?
Пахмутова смеётся весело, раскованно.
— Самые прекрасные схватки! Могут быть споры и даже ссоры. Это бывает, когда в предложенных стихах что-то не устраивает меня. Но бывает и наоборот, когда вначале появляется музыка, а потом уж на неё надо писать стихи. Поэты это терпеть не могут! Так была написана «Мелодия», к примеру. Очень трудной оказалась подтекстовка! В своё время Лев Ошанин так написал мне «Тревожную молодость». Матусовский подтекстовывал «Старый клён». Таких примеров немало. Но самое интересное — это когда нет ни мелодии, ни стихов и песня придумывается вместе. Поэтому спасибо судьбе, что подарила она нам союз наш…
— Вопрос бытовой. И поэтам, и композиторам не обойтись без борщей, котлет, чая-кофе… Не думаю, чтоб в наше не очень-то гурманное время вы ходили по ресторанам. Значит, домашняя кухня? Кто из вас первым идёт туда колдовать? Тот, у кого к обеду пропадает творческое вдохновение?..
Пахмутова смеётся:
— Николай Николаевич у нас моет посуду. Готовлю я. Готовлю плохо. Нет, ну как плохо? Я не владею разносолами, но голодным он не бывает. И ещё: Николай картошку выращивает на даче…
— Последний вопрос к вам, Николай Николаевич. Я вот обратил внимание: на всех концертах, которые довелось слушать, Александра Николаевна, когда гремят уж очень громкие аплодисменты, всегда как-то в себе замыкается и ищет, в какой угол, в какую тень забиться. Что это — народная артистка СССР не может привыкнуть к овациям?
— Нет, это просто скромность.
Александра Николаевна отмахивается:
— Ну, скромность — это комплимент. Я заметила: есть натуры артистические, которые любят сцену. И есть другие… В этом смысле я отношусь к «другим». Люблю записи, люблю другую работу. А на сцене, когда ты у всех на виду…
— Надо знать характер Александры Николаевны, — вдруг вошёл в разговор до сих пор сидевший молча большой друг Пахмутовой и Добронравова композитор Игорь Лученок. — Вот, разрешите, маленький штришок к её «портрету»? В феврале в Волгограде проходил телемарафон, посвящённый 50-летию Сталинградской битвы. На самом главном концерте я спохватился: нет Пахмутовой! Кто-то из местных чиновников, наверное, запамятовал пригласить её, бывшую сталинградку… Как по мне — кровно бы обиделся! А она — потом — совершенно спокойно: ну что ж, чиновники, как все люди, могут ошибаться и забывать. Вернулась в Москву, а ей вослед — грамота: Александра Пахмутова — почётный гражданин города Волгограда…
На этом разговор прервался: спохватились, что вместо обговорённого на беседу получаса время давно перевалило за час. Наши московские гости спешили в оперный — на бенефис народного артиста Республики Беларусь Виктора Вуячича.
Вёл беседу Роман Ерохин.
